Сетевой журнал «1984»
Проект Издательства А. С. Акчурина
     
Рубрики / Колонка редактора / Несколько мыслей о поп-арте /
Цитата:
Когда врачи произвели вскрытие, они, опытнейшие медики, были поражены. Сосуды моего мозга оказались настолько обызвествлёнными, что, когда по ним стучали пинцетом, звук был как от постукиванья по камню. Целые участки мозга оказались лишёнными питания. Врачи стояли потрясённые до глубины души, силясь понять, как человек, мозг которого почти полностью был поражён, мог до последнего дня так глубоко и остро мыслить.

Поиск:
 

Что новенького?
Новые статьи через RSS
Арт. Белевич   9 мая 2006
Несколько мыслей о поп-арте

Нельзя не заметить связи поп-арта с предшествовавшим сюрреализму дадаизмом, провозгласившим своим принципом отречение от какой бы то ни было эстетики и её последовательное разрушение. Ещё в 1919 году была создана знаменитая «картина» Марселя Дюшана «Мона Лиза с усами»: художник просто пририсовал карандашом усы к цветной репродукции «Моны Лизы».



Идея этого «произведения» (которое по сути было скорее неким деструктивным актом, нежели произведением изобразительного искусства) заключалась в намеренном сдвиге акцента с высокого в сторону пошло-обывательского. Это была наглядная демонстрация обесценения искусства, которое фактически произошло XX веке. Обыватель обесценивает искусство одним лишь неведением о своём невежестве, художник-дадаист творит профанацию намеренно — тем самым он создаёт кривое зеркало для этого самого обывателя.

Произведения поп-арта во многом бьют по той же цели. Однако если дадаист вешал в выставочном зале по-настоящему кривое зеркало, смешно искажавшее все недостатки на лице в него смотрящего, то попартовец вешает зеркало, абсолютно точно отражающее реальность, оттого кажущуюся ещё более уродливой и отвратительной.

Эстетика поп-арта заключается отнюдь не в ироническом переосмыслении реальности, не в насмешке над массовой, обывательской культурой или над культурой вообще. Поп-арт, в отличие от искусства начала XX века, не стремится что-либо разрушать, ниспровергать или разоблачать, — и тем не менее, он это делает, стирая грани между «высоким» и «низким», утончённым и безвкусным, элитарным и массовым. Тематика, к которой обращаются попартисты (комиксы, реклама, средства массовой информации), объекты их изображения (лица популярных людей, предметы из обыденного окружения), техника, в которой они работают (тиражирование, серийность, яркие, кричащие краски), — всё это убедительно доказывает, что произведением искусства может стать практически любой предмет — для этого достаточно лишь назвать этот предмет произведением искусства. И если дадаист намеренно снижает стилистику шедевра Леонардо, подрисовывая усы к портрету, то попартовец напротив — с помпой возвышает значимость какой-нибудь консервной банки, обрамляя её в красивую рамочку и водружая на пьедестал.

Вместо того, чтобы перевоспитывать пресловутого потребителя, приобщая его к высокому искусству, или издеваться над ним, выдавая ему подделки за подлинники, попартисты предпочитают взять за основу творчества самый культ потребления. Возможно, изображение банки супа и впрямь будет ближе и понятнее среднему потребителю, нежели изображение Руанского собора, а нарочито кричаще раскрашенный, растиражированный в сотне экземпляров портрет Мэрилин Монро — милее Моны Лизы. Массовость, китч в поп-арте становится нормой. По сути, попартист — это тот самый обыватель, над которым глумились дадаисты, только обыватель, отнюдь не отрицающий своего невежества, а напротив — почитающий его за оригинальность.

Западный художник-попартовец не стыдится ничего из того, что приверженец академического искусства назвал бы пошлым или низким, и ничуть не пытается от этого отмежеваться. По большей части поп-арт — это не мастерство, а имидж. Важнее не то, что преподнести зрителям на очередной выставке, а то, как это обставить. Если «Рождением Венеры» или «Мадонной Литой» можно восхищаться абсолютно не зная ничего ни о Боттичелли с Леонардо, ни об их эпохе, то, когда дело касается современного искусства, здесь как нигде в первую очередь важен контекст. Выдернутая из контекста консервная банка не скажет ни о чём, если же нацепить на неё цепочку ассоциативных определений («модно», «престижно», «причудливо», «оригинально» и т. д.), это уже будет некий более или менее значимый культурный феномен.

Банки супа и портреты Монро, помещённые в разделах «Русский поп-арт» и «Западный поп-арт», на первый взгляд могут ничем не отличаться. Однако различными будут условия и обстоятельства создания этих произведений. В отличие от Соединённых Штатов Америки, с их культом сытого и самодовольного потребителя-буржуа, демонстративно распивающего кока-колу на фоне звёздно-полосатого флага, в СССР изобилие, роскошь, сытость и довольство отсутствовали начисто. Причуды западной буржуазии воспринимались из-за железного занавеса не иначе, как мракобесие и моральное уродство капитализма, и официальной пропагандой клеймились безоговорочно. В то же время сытая и довольная Америка для большинства вечно хмурых и голодных советских граждан выглядела недостижимым раем, мечтой о сладкой жизни. Подпольные советские художники черпали информацию о новых веяниях в зарубежном искусстве по обрывкам газет, живо описывавших упадок буржуазной цивилизации.

Банка супа, которую российский художник, имевший весьма смутное представление о Уорхоле и поп-арте, воссоздавал по чёрно-белой фотографии, воспроизведённой в одном из подобных изданий, лишь внешне напоминает банку супа Уорхола. Внутреннее содержание этих двух произведений различное. Банка Уорхола — это демонстрация декларативной любви американского художника ко всему американскому. Уорхол живёт в стране, где мода подчас значит больше, чем искусство, в стране однодневных шлягеров, фаст-фуда, броской глянцевой рекламы и ослепительных кинозвёзд, в окружении, в котором трудно не поддаться соблазну хотя бы на мгновение принять американскую мечту всерьёз и пропеть ей внушительный гимн, изобразив бутылку кока-колы на холсте метр на полтора. Советский же художник творит в условиях перманентного идеологического прессинга в стране, где официальным и потому единственно приемлемым направлением искусства является социалистический реализм, в стране вечного дефицита, унылого однообразия, серости и посредственности на поверхности и подспудной изворотливости и изобретательности. В руках такого мастера банка супа становится одновременно и выражением его мечты о заокеанской утопии, и молчаливым, но красноречивым протестом против усиленно навязываемого, и попыткой создать произведение искусства в условиях дефицита изобразительных средств.

Другой российский художник, уже знающий о творчестве Уорхола не понаслышке, создаёт серию портретов Мэрилин Монро, буквально копируя аналогичные картины Уорхола, но добавляя к каждому портрету мельчайший, едва заметный штрих, отличающий его Мэрилин от уорхоловской. Подобные произведения — своеобразный привет Энди, с убедительностью показавшему, как массовое искусство оболванивает, обезличивает человека. Поп-арт Уорхола — грубая ксерокопия действительности. Русский поп-арт — копия, снятая с этой ксерокопии. Русский художник словно говорит: «Какая разница — сколько раз и кем сделана копия, коль скоро это не оригинал?» В конце концов, весь поп-арт — это одна и та же многократно отснятая копия, оригинал которой давно утерян или вовсе никогда не существовал.

На мой взгляд, поп-арт — это не какая-то чётко определённая идеология, которой придерживаются все последователи этого течения. Для кого-то смысл поп-арта в том, чтобы выставить идиотами пришедших на выставку посетителей, заплативших за право любоваться огромной бутылкой водки или остовом сгоревшего автомобиля. Для кого-то это возможность без лишних усилий подзаработать на заведомо привлекательном, раздув из мухи слона. Для кого-то это просто творчество, не стеснённое никакими рамками или идеями. Жестокость, цинизм, абсурдность, поверхностность и скоротечность современной жизни — вот та почва, на которой буйно взрос чертополох поп-арта. Красота действительно заключена не в картинах, а во всём вообще, и для того, чтобы понять это, не обязательно идти в музей. Истинный попартовец ни за что не пошёл бы на выставку, а прочёл бы о ней в журнале.


Макс Эрнст. «Да будет мода, да сгинет искусство», 1919 г.



Версия для печати


Комментарии:

10.05.06 18:59 Иван Понырёв, сотрудник:
Контекст --- вообще интересная штука. Когда произведение только появилось, оно пропитано контекстом, в котором рождено. Потом времена меняются и контекст улетучивается --- словно бензин. Но не весь: есть более и менее летучие фракции.

Слушая, к примеру, в наши дни церковное хоровое пение, мы не понимаем содержательного значения всех его условностей. Контекст улетучился, остался лишь сухой остов самого пения. Но ещё осталась "смола" --- история Иисуса Христа, которая была известна и актуальна тогда, и известна и актуальна сегодня.

Возьмём ещё что угодно --- "Анну Каренину", например. Мало уже помнят о той России и о странных нравах, касающихся семейного положения женщин (хотя, конечно, гораздо больше, чем о реалиях VI века), но это, улетучивающееся, и не важно: в АК много "смолы", того, что будет актуально и через много лет. Не про семью и брак --- про устройство мира.

Попарт же весь намеренно пропитан самым летучим контекстом. Как будет восприниматься Уорхол даже через смехотворно короткий срок (лет, скажем, в тысячу) -- один чёрт знает. Что такое будет тогда отношение американца ко всему американскому или советсткого художника ко всему советскому?? Всё испарится и останется огромная консервная банка, на которую глянет археолог и поместит в свой контекст. Быстрое улетучивание контекста и есть та "смола", неизменный остов поп-артовского произведения.

Продолжая разговор о контексте, можно упомянуть ещё ситуацию, в которой контекст намеренно вытряхивается из произведения и вместо него заливается новый. Такое проделывал Пьер Менар, автор Дон Кихота. Но тут уже --- отдельный разговор.

Добавить комментарий:

Имя:

Пароль (только для зарегистрированных):

Текст:

e-mail:
© Белевич А. В., 2006–2025